А тут вдруг — силь ву пле — отлично разработанная, красивая, да что там скромничать, гениальная операция лопнула, да еще безо всяких видимых резонов!

Дверь кабинета, противно скрипнув, приоткрылась, в щели показалась мордашка Мими. Момус сдернул с ноги кожаную туфлю и свирепо метнул, целя в золотистую челку — не лезь, не мешай думать, но створка проворно захлопнулась. Он яростно взъерошил волосы (во все стороны полетели папильотки) и, грызя чубук, заскрипел медным пером по бумаге.

Бухгалтерия выходила мерзостная.

По примерному подсчету выручка от лотереи к концу первого дня составила от сконцу первого дня составила от сована, так что это прямой убыток.

За неделю, разогнавшись и набрав скорость, лотерея должна была по самой скромной оценке дать тысяч шестьдесят. Дольше тянуть было нельзя — съездит какой-нибудь нетерпеливый обладатель парижской виллы полюбоваться на свой выигрыш и увидит, что под панталонами цвета «пылающее сердце», то бишь под плащаницей, совсем не то, что он думал. Но уж недельку-то точно можно было пыльцу пособирать.

Итак, упущенная прибыль — шестьдесят тысяч, это минимум миниморум.

А безвозвратные затраты на подготовку? Ерунда, конечно: аренда бельэтажа, печатание билетов, экипировка. Но тут дело принципа — Момус остался в минусе!

Опять же «болвана» взяли. Положим, знать он ничего не знает, но нехорошо, неаккуратно. Да и жалко старого дурака, спившегося актеришку из Малого театра, за несчастные тридцать рублей аванса будет теперь блох в каталажке кормить.

Жальчее всего было великолепной идеи. Моментальная лотерея — это же прелесть что такое! Чем нехороши надоевшие мошенничества, называемые лотереями? Клиент сначала платит деньги, а потом должен ждать тиража. Тиража, которого, заметьте, не увидит. Почему он должен верить на слово, что все честно и чисто? Да и много ли любителей ждать-то? Люди, как известно, нетерпеливы.

А тут на тебе — сам, своими руками достаешь красивенький, хрустящий билет в рай. Ангелочик манит тебя, соблазняет: не сомневайся, мол, Лопух Дуралеич. Что тут может быть, под этой заманчивой картиночкой, кроме полного для тебя удовольствия? Не повезло? А ничего, ты еще разок попробуй.

Ну и детали, конечно, важны. Чтоб не просто благотворительная лотерея, а европейская, евангелическая. Иноверцев православные не жалуют, но в денежных делах доверяют им больше, чем своим — это факт известный. Чтоб устроить не где-нибудь, а в Попечительском совете по призрению. Чтоб реклама в полицейской газете. Во-первых, москвичи ее любят и охотно читают, а во-вторых, кто ж тут нечистую игру заподозрит? Опять же городовой у входа.

Момус сорвал папильотку, потянул прядку со лба к глазам — рыжина почти сошла. Еще разок промыть, и отлично будет. Жалко, волосы на концах выцвели и секутся, это от частого перекрашивания. Ничего не поделаешь — такая профессия.

Снова скрипнула дверь, Мими быстро проговорила:

— Котик, не кидайся. Принесли то, что ты велел.

Момус встрепенулся.

— Кто? Слюньков?

— Не знаю, противный такой, с зачесом. Которого ты на Рождество в винт обчистил.

— Зови!

Первое, что делал Момус, подготавливаясь к освоению новой территории — обзаводился полезными человечками. Это как на охоте. Приехал в богатое угодье — осмотрись, тропочки исследуй, удобные закуты пригляди, повадки зверья изучи. Вот и в Москве были у Момуса свои информанты в разных ключевых местах. Взять хоть Слюнькова. На малой должности человек, письмоводитель из секретного отделения губернаторской канцелярии, а сколько пользы. И в истории с англичанином пригодился, и теперь вот кстати. Окрутить письмоводителя было проще простого: подсел Слюньков в картишки на три с половиной тысячи, так теперь из кожи вон лезет, чтоб векселя вернуть.

Вошел прилизанный, плоскостопый, с папочкой подмышкой. Заговорил полушепотом, зачем-то оглядываясь на дверь:

— Антуан Бонифатьевич (знал Момуса как французского подданного), только Христом-Богом, ведь каторжное дело. Вы уж быстренько, не погубите. Поджилки трясутся!

Момус молча показал: клади, мол, папку на стол и так же молча махнул — за дверью жди.

Заголовок на папке был такой:

Слева вверху штамп:

Управление московского
генерал-губернатора.
Секретное делопроизводство

И еще от руки приписано: Строго секретно.

К внутренней стороне картонки приклеен перечень документов:

Формулярный список
Конфиденциальная характеристика
Сведения личного свойства

Ну, поглядим, что за Фандорин такой на нашу голову.

Полчаса спустя письмоводитель ушел на цыпочках с секретной папкой и с погашенным векселем на пятьсот рублей. Можно было бы ему, иуде, за такую услугу и все векселя вернуть, но еще пригодится воды напиться.

Момус задумчиво прошелся по кабинету, рассеянно поигрывая кистью халата. Ишь ты как. Разоблачитель заговоров, мастер по тайным расследованиям? Орденов и медалей у него как на бутылке шампанского. Кавалер Орденов Хризантем — это надо же. И в Турции отличился, и в Японии, и в Европу с особыми поручениями ездил. М-да, серьезный господин.

Как там в характеристике? «Незаурядных способностей к ведению деликатных и тайных дел, в особенности требующих сыскной дедукции». Хм. Узнать бы, как это господин надворный советник в первый же день лотерею раздедуктировал.

Ну да ничего, волчина японский, еще посмотрим, кто кому хвост прищемит, погрозил Момус невидимому оппоненту.

Но доверяться одним только официальным документам, хотя бы и сто раз секретным, не следовало. Сведения о господине Фандорине нужно было пополнить и «оживить».

На «оживление» сведений ушло еще три дня.

За это время Момус произвел следующие действия.

Превратившись в ищущего место лакея, подружился с Прокопом Кузьмичом, дворником фандоринского усадьбовладельца. Выпили вместе казенной, закусили солеными рыжиками, поговорили о том, о сем.

Побывал в театре Корша, понаблюдал за ложей, в которой сидели чиновник особых поручений и его дама сердца, беглая жена петербургского камергера Опраксина. Смотрел не на сцену, где как нарочно разыгрывали комедию господина Николаева «Особое поручение», а исключительно на надворного советника и его пассию. Отлично пригодился цейссовский бинокль, по виду как бы театральный, но с двадцатикратным увеличением. Графиня, конечно, была писаная красавица, но не в момусовом вкусе. Он этаких хорошо знал и предпочитал любоваться их красотой на расстоянии.

Мими тоже внесла свой вклад. Под видом модистки познакомилась с графининой горничной Наташей, продала ей новое саржевое платье по выгоднейшей цене. Заодно попили кофею с пирожными, поболтали о женском, посплетничали.

К концу третьего дня план ответного удара составился. Получится тонко, изящно — то, что надо.

Операция была назначена на субботу, 15 февраля.

Боевые действия развернулись согласно разработанной диспозиции. Без четверти одиннадцать утра, когда в окнах флигеля на Малой Никитской раздвинули сторы, почтальон доставил срочную телеграмму на имя графини Опраксиной.

Момус сидел в карете чуть наискосок от усадьбы, следил по часам. За окнами флигеля наметилось какое-то движение и вроде бы даже донеслись женские крики. Через тринадцать минут после доставки депеши из дома поспешно вышли сам господин Фандорин и графиня. Сзади семенила, завязывая платок, румяная молодка — вышеупомянутая горничная Наташа. Мадам Опраксина пребывала в несомненной ажитации, надворный советник ей что-то говорил — как видно, успокаивал, но графиня успокаиваться явно не желала. Что ж, ее сиятельство можно понять. Доставленная телеграмма гласила: «Адди, прибываю в Москву одиннадцатичасовым поездом и сразу к вам. Так более продолжаться не может. Вы или уедете со мной, или же я застрелюсь на ваших глазах. Ваш обезумевший Тони».

Именно так, по полученным от горничной сведениям, звала Ариадна Аркадьевна своего хоть и брошеного, но законного супруга, тайного советника и камергера графа Антона Аполлоновича Опраксина. Совершенно естественно, что мсье Фандорин решит избавить даму от неприятной сцены. При эвакуации он, разумеется, будет ее сопровождать, поскольку нервы у Ариадны Аркадьевны тонкие и утешать ее придется долго.

Когда приметные фандоринские сани с пушистой полостью из американского медведя скрылись за углом, Момус неспеша выкурил сигару, проверил в зеркальце, в порядке ли маскарад, и ровно в двадцать минут двенадцатого выскочил из кареты. Он был в камергерском мундире с лентой, при звезде и шпаге, на голове треуголка с плюмажем. Для человека, который только что с поезда, наряд, конечно, странный, но слугу-азиата должен впечатлить. Главное — быстрота и натиск. Не давать опомниться.

Момус решительно вошел в ворота, полубегом пересек двор и громко заколотил в дверь флигеля, хотя отлично видел звонок.

Открыл камердинер Фандорина. Японский подданный, имя — Маса, хозяину беззаветно предан. Эти сведения, а также проштудированная накануне книга господина Гошкевича о японских нравах и обычаях помогли Момусу определить линию поведения.

— А-а, мосье Фандорин! — заорал Момус на косоглазого коротышку, кровожадно вращая глазами. — Похититель чужих жен! Где она? Где моя обожаемая Адди? Что вы с ней сделали?!

Если верить господину Гошкевичу (а почему бы не поверить уважаемому ученому?), для японца нет ничего хуже постыдной ситуации и публичного скандала. К тому же у них, желтолицых сынов микадо, очень развито чувство ответственности перед сюзереном, а надворный советник для этого кругломордого и есть сюзерен.

Камердинер и в самом деле переполошился. Закланялся в пояс, забормотал:

— Избиниче, избиниче. Я биновата. Вася дзина украра, адавачи нердзя.

Момус не понял, что бормочет азиат и при чем тут какой-то Вася, однако было ясно: как и положено японскому вассалу, камердинер готов взять вину господина на себя. Хороса Маса, да жаль, не наса.

— Убивачи меня, я биновата, — кланялся верный слуга и пятился внутрь, маня за собой грозного гостя.

Ага, хочет, чтоб соседи не слышали, догадался Момус. Что ж, это вполне совпадало с его собственными планами.

Войдя в прихожую, Момус как бы пригляделся получше и понял свое заблуждение:

— Да вы не Фандорин! Где он? И где она, моя ненаглядная?

Японец допятился до двери в гостиную, не переставая кланяться. Поняв, что за господина выдать себя не удастся, выпрямился, сложил руки на груди и отчеканил:

— Гаспадзин нету. Уехари. Сафсем.

— Ты лжешь, негодяй, — простонал Момус и рванулся вперед, оттолкнув фандоринского вассала.

В гостиной, испуганно вжав голову в плечи, сидел лопоухий, прыщавый заморыш в потертом сюртучке. Для Момуса его присутствие сюрпризом не было. Звать Анисий Тюльпанов, мелкий служащий из Жандармского управления. Таскается сюда каждое утро, да и в лотерее был.

— А-а, — хищно протянул Момус. — Так вот вы где, господин развратник.

Ушастый вскочил, судорожно сглотнул, залепетал:

— Ваше сиять… Ваше превосходительство… Я, собственно…

Ага, вычислил Момус, стало быть мальчишка в курсе личных обстоятельств своего начальника — сразу понял, кто пожаловал.

— Чем, чем вы ее заманили? — простонал Момус. — Боже, Адди!!! — заорал он во всю глотку, озираясь. — Чем этот урод тебя прельстил?

От «урода» заморыш побагровел и набычился, пришлось на ходу менять тактику.

— Неужто ты поддалась этому порочному взгляду и этим сладострастным губам! — завопил Момус, обращаясь к невидимой Адди. — Этому похотливому сатиру, этому «кавалеру хризантем» нужно только твое тело, а мне дорога твоя душа! Где ты?

Молокосос приосанился.

— Сударь, ваше превосходительство. Мне по чистой случайности известны деликатные обстоятельства этой истории. Я вовсе не Эраст Петрович Фандорин, как вы, кажется, подумали. Его высокоблагородия здесь нет. И Ариадны Аркадьевны тоже. Так что вы совершенно напрасно…

— Как нет?! — упавшим голосом перебил Момус и обессиленно рухнул на стул. — а где она, моя кошечка?

Когда ответа не последовало, вскричал:

— Нет, не верю! Мне доподлинно известно, что она здесь!

Вихрем пронесся по дому, распахивая двери. Мимоходом подумал: славная квартирка, и обставлена со вкусом. В комнате с туалетным столиком, сплошь заставленным баночками и хрустальными флаконами, замер.

Всхлипнул:

— Боже, это ее шкатулка. И веер ее.

Закрыл руками лицо.

— А я все надеялся, все верил, что это не так…

Следующий трюк посвящался японцу, сопевшему за спиной. Ему это должно было понравиться.

Момус вынул из ножен шпажонку и с искаженным лицом процедил:

— Нет, лучше смерть. Такого позора я не вынесу.

Прыщавый Тюльпанов ахнул от ужаса, зато камердинер взглянул на опозоренного мужа с нескрываемым уважением.

— Самоубийство — тяжкий грех, — заговорил агентик, прижимая руки к груди и очень волнуясь. — вы погубите свою душу и обречете Ариадну Аркадьевну на вечные страдания. Ведь тут любовь, ваше превосходительство, что уж поделаешь. Надобно простить. Надо по-христиански.

— Простить? — растерянно пролепетал несчастный камергер. — По-христиански?

— Да! — горячо воскликнул мальчишка. — я знаю, это тяжело, но потом у вас будто камень с души упадет, вот увидите!

Момус потрясенно смахнул слезу.

— И вправду простить, все забыть… Пусть смеются, пусть презирают. Браки заключаются на небесах. Увезу ее, мою душеньку. Спасу!

Он молитвенно возвел глаза к потолку, по щекам заструились качественные, крупные слезы — был у Момуса и такой чудесный дар.

Камердинер вдруг оживился:

— Да-да, увозич, увозич домой, сафсем домой, — закивал он. — Очень курасиво, очень брагародно. Зачем харакири, не нада харакири, не по-фрисчиански!

Момус стоял, смежив веки и страдальчески сдвинув брови. Те двое, затаив дыхание, ждали — какое чувство возьмет верх: уязвленное самолюбие или благородство.

Победило благородство.

Решительно тряхнув головой, Момус объявил:

— Ну, так тому и быть. Уберег Господь от смертного греха. — он сунул шпажку обратно в ножны и размашисто перекрестился. — Спасибо тебе, добрый человек, что не дал пропасть душе христианской.

Протянул заморышу руку, тот со слезами на глазах стиснул Момусу пальцы и отпустил нескоро.

Японец нервно спросил:

— Везчи гаспадзя домой? Сафсем домой?

— Да-да, друг мой, — с благородной печалью кивнул Момус. — я в карете. Тащи туда ее вещи, платья, без… без… безделушки. — Голос его дрогнул, плечи затряслись.

Камердинер с готовностью, будто боясь, что скорбный муж передумает, кинулся набивать сундуки и чемоданы. Прыщавый, кряхтя, таскал поклажу во двор. Момус снова прошелся по комнатам, полюбовался японскими гравюрками. Попадались и презанятные, со скабрезностями. Парочку попикантней сунул за пазуху — Мимочку повеселить. В кабинете хозяина прихватил со стола нефритовые четки — на память. Вместо них кое-что оставил, тоже на память.

Вся погрузка не заняла и десяти минут.

Оба — и камердинер, и агентик — провожали «графа» до кареты и даже подсадили на подножку. Карета изрядно осела под тяжестью аддиного багажа.

— Трогай, — меланхолично кинул Момус кучеру и покатил прочь с поля брани.

Шкатулку с драгоценностями графини он держал в руках, ласково перебирая поблескивающие камешки. Добыча, между прочим, вышла недурная. Приятное удачнейшим образом совместилось с полезным. Одна диадемка сапфировая — та самая, которую он приметил еще в театре, — пожалуй, тысяч на тридцать потянет. Или подарить Мимочке, к синим глазкам?

Когда ехал по Тверскому, навстречу пронеслись знакомые сани. Надворный советник был один, шуба нараспашку, лицо бледное и решительное. Едет объясняться с грозным мужем. Похвально — смелый человек. Только объясняться тебе, голубчик, придется с мадам Адди, и, судя по имевшимся у Момуса сведениям и личным его впечатлениям, объяснение будет не из легких. Адди устроит тебе ад, не очень ловко скаламбурил Момус, но все равно расхохотался, довольный остротой.

Будете знать, господин Фандорин, как пакостить Момусу. Долг платежом красен.