Преображенная миссис Клебер бросила на Фандорина взгляд, исполненный такой жгучей, испепеляющей ненависти, что даже этот непробиваемый господин, и тот вздрогнул.

Отлично понимаю чувства этой странной женщины. Я и сам совершенно изменил свое отношение к подлому русскому. Это страшный человек, злобный безумец, обладающий уродливой, извращенной фантазией. Как я мог относиться к нему с доверием и уважением? Невероятно!

Просто не знаю, как Вам об этом написать, милая

Эмили. Перо дрожит в руке от негодования… Сначала хотел утаить от Вас, но все же напишу, иначе Вам трудно будет понять, отчего мое отношение к Фандорину претерпело такую метаморфозу.

Вчера ночью после всех волнений и потрясений, которые я описал Вам выше, у нас с Фандориным состоялся престранный разговор, повергший меня в ярость и горестное недоумение. Русский подошел ко мне, поблагодарил за спасение корабля и с фальшивым участием, заикаясь на каждом слове, стал нести невообразимую, чудовищную чушь. Он сказал буквально следующее — я запомнил слово в слово: «Я знаю о вашем горе, сэр Реджинальд. Комиссар Гош давно уже мне все рассказал. Это, конечно, не мое дело, и я долго не решался заговорить с вами об этом, но я вижу, как вы страдаете и не могу оставаться безучастным. Я смею говорить вам все это только потому, что сам перенес такое же горе. Мне, как и вам, тоже угрожала потеря рассудка. Я сохранил разум и даже заострил его, но заплатил за это изрядным куском сердца. Поверьте, в вашем положении другого пути нет. Не уходите от истины, какой бы страшной она ни была, не прячьтесь за иллюзию. И, главное, не казните себя. Вы не виноваты в том, что кони понесли, что ваша беременная жена выпала из коляски и разбилась. Это испытание, тяжкий экзамен, который устроила вам судьба. Я не знаю, зачем и кому нужно подвергать человека подобной жестокой проверке, но знаю одно: испытание необходимо выдержать. Иначе конец, распад души».

Я даже не сразу понял, что имеет в виду этот мерзавец. Потом до меня дошло! Он вообразил, что вы, моя драгоценная Эмили, погибли! Это вы, беременная, выпали из коляски и расшиблись насмерть! Если бы я не был так возмущен, я расхохотался бы свихнувшемуся дипломату в лицо! Говорить такое — и как раз тогда, когда вы с нетерпением ждете меня под лазоревым небом райских островов! С каждым часом я все ближе к Вам, моя нежная Эмили. Теперь уже никто и ничто меня не остановит.

Только — странное дело — я никак не могу вспомнить, почему и как вы оказались на Таити, да еще одна, без меня? Уж, верно, были на то какие-нибудь веские основания. Неважно. Мы встретимся, и Вы, милый друг, мне всё объясните.

Однако возвращаюсь к своему рассказу.

Поднявшись в полный рост, который вдруг оказался не таким уж маленьким (поразительно, как много здесь зависит от осанки и посадки головы), миссис Клебер сказала следующее — обращалась она преимущественно к Фандорину:

«Все, что вы здесь наплели, — полнейший вздор. Ни одного доказательства, ни одной прямой улики. Сплошь предположения и ни на чем не основанные догадки. Да, мое подлинное имя — Мари Санфон, но ни один суд мира еще не мог предъявить мне обвинения. Да, на меня часто клеветали, против меня плели козни многочисленные враги, не раз на меня ополчалась сама судьба, но у меня крепкие нервы, и сломить Мари Санфон непросто. Я виновна только в одном — что без памяти полюбила преступника и безумца. Мы тайно обвенчались, я ношу под сердцем его ребенка. Это он, Шарль, настаивал на сохранении нашего брака в тайне. Если мой проступок является преступлением — что ж, я готова предстать перед судом присяжных, но можете быть уверены, мсье доморощенный сыщик, что опытный адвокат развеет все ваши химеры, как дым. Что, собственно, вы можете мне предъявить? То, что в юности я жила в монастыре серых сестер и облегчала муки страждущих? Да, мне случалось делать уколы, ну и что с того? Из-за душевных терзаний, вызванных навязанной мне конспирацией, из-за трудно протекающей беременности я пристрастилась к морфию, но теперь я нашла в себе силы избавиться от этой пагубной привычки. Мой тайный, но, учтите, вполне законный муж настоял, чтобы я отправилась в плавание под вымышленной фамилией. Так появился мифический швейцарский банкир Клебер. Меня очень мучил этот обман, но могла ли я отказать любимому? Я ведь не подозревала о его второй жизни, о его пагубной страсти, наконец, о его безумных планах!

Шарль сказал, что ему как первому помощнику капитана не пристало брать с собой в плавание супругу, однако пережить разлуку со мной он не в силах и волнуется за здоровье нашего дорогого ребенка, поэтому будет лучше, если я отправлюсь в рейс под вымышленным именем. Что же здесь преступного, спрошу я вас?

Я видела, что Шарль не в себе, что его одолевают какие-то неведомые мне страсти, но мне, конечно, и в страшном сне не могло привидеться, что это он совершил то кошмарное преступление на рю де Гренель! И я понятия не имела, что он — сын индийского раджи. Для меня шок, что мой будущий ребенок, оказывается, на четверть индус. Бедный малютка, сын безумца. У меня не вызывает сомнений, что Шарль в последние дни был просто невменяем. Разве мог психически нормальный человек предпринять попытку погубить корабль? Это поступок явно больного человека. Разумеется, я знать не знала об этом бредовом плане!»

Тут Фандорин перебил ее и с гнусной усмешечкой спросил: «А ваш плащ, заботливо уложенный в саквояж?»

Миссис Клебер — нет, мисс Санфон — то есть, мадам Ренье… Или мадам Багдассар? Я не знаю, как правильно ее называть. Хорошо, пусть остается миссис Клебер — так привычней. Итак, она ответила инквизитору с большим достоинством: «Видимо, муж подготовил все к бегству и собирался разбудить меня в последнюю минуту».

Фандорин не унимался. «Но ведь вы не спали, — сказал он с высокомерной миной. — мы проходили по коридору и видели вас. Вы были полностью одеты и даже с шалью на плечах».

«Да, непонятная тревога лишила меня сна, — ответила миссис Клебер. — Видно, сердце почувствовало неладное… Странный озноб не давал мне согреться, и я набросила шаль. Это преступление?»

Я был рад видеть, что добровольный прокурор стушевался. А обвиняемая со спокойной уверенностью продолжила: «То, что я якобы пытала другого безумца, мсье Гоша, — это уж вообще за гранью правдоподобия. Я сказала вам правду. Старый болван свихнулся от алчности и угрожал мне смертью. Сама не знаю, как мне удалось все четыре выстрела направить в цель. Но это чистейшая случайность. Должно быть, само Провидение направляло мою руку. Нет, сударь, здесь у вас тоже ничего не выйдет».

От самодовольства Фандорина не осталось и следа. «Позвольте, — заволновался он. — но ведь мы нашли платок! Это вы спрятали его под ковер!»

«Еще одно бездоказательное утверждение, — отрезала миссис Клебер. — Платок, конечно же, спрятал Гош, похитив его у моего бедного мужа. И, несмотря на все ваши мерзкие инсинуации, я благодарна вам, сударь, что вы вернули мне мою собственность».

С этими словами она спокойно поднялась, подошла к столу и взяла платок!

«Я — законная супруга законного наследника Изумрудного Раджи, — объявила эта поразительная женщина. — у меня имеется свидетельство о браке. В моем чреве — внук Багдассара. Да, мой покойный муж совершил ряд тяжких преступлений, но какое это имеет отношение ко мне и к нашему наследству?»

Тут вскочила мисс Стамп и попыталась выхватить платок у миссис Клебер.

«Владения и имущество брахмапурского раджи конфискованы британским правительством! — весьма решительно заявила моя соотечественница, и не признать ее правоту было невозможно. — Это означает, что сокровище принадлежит ее величеству королеве Виктории!»

«Минутку! — вскочил наш добрейший доктор Труффо. — Хоть я и итальянец по рождению, но я гражданин Франции и представляю здесь ее интересы! Сокровища раджи являлись личным достоянием семьи и брахмапурскому княжеству не принадлежали, а стало быть, их конфискация незаконна! Шарль Ренье стал французским гражданином по собственной доброй воле. Он совершил тягчайшее преступление на территории своей страны. Подобное злодеяние, к тому же содеянное в корыстных целях, по законам Французской республики карается отчуждением личного имущества преступника в пользу государства. Отдайте платок, медам! Он принадлежит Франции». И тоже весьма воинственно ухватился за край платка.

Возникла патовая ситуация, и коварный Фандорин ею воспользовался. С византийской хитростью, присущей его нации, он громко сказал: «Это серьезный вопрос, требующий разбирательства. Позвольте мне как представителю нейтральной державы временно изъять платок, чтобы вы не разорвали его на части. Я положу его вот сюда, пусть он будет на некотором отдалении от конфликтующих сторон».

С этими словами он забрал платок и отнес его к боковому столику, расположенному у подветренного борта, где окна были закрыты. Позднее вы поймете, любимая Эмили, почему я излагаю вам эти подробности.

Итак, платок, яблоко раздора, пестрым треугольником лежал на боковом столике и переливался золотыми искорками. Фандорин стоял спиной к платку, изображая не то почетный караул, не то охрану. Все мы, остальные, сбились в кучку у обеденного стола. Прибавьте к этому шелест занавесок по наветренному борту, пасмурный свет хмурого дня и неравномерное покачивание пола под ногами. Вот экспозиция финальной сцены.

«Никто не посмеет отобрать у внука раджи Багдассара то, что принадлежит ему по праву! — подбоченясь, заявила миссис Клебер. — я бельгийская подданная, и судебное разбирательство будет происходить в Брюсселе. Мне достаточно пообещать, что четверть наследства будет передана на нужды бельгийской благотворительности, и присяжные решат вопрос в мою пользу. Четверть наследства — это одиннадцать миллиардов бельгийских франков, пятилетний доход всего Бельгийского королевства!»

Мисс Стамп рассмеялась ей в лицо: «Вы недооцениваете Британию, милочка. Неужто вы думаете, что вашей жалкой Бельгии позволят решать судьбу пятидесяти миллионов фунтов? Да на такие деньги мы построим сотню могучих броненосцев и втрое укрепим наш флот, и без того первый в мире! Мы наведет порядок на всей планете!»

Умная женщина мисс Стамп. Действительно, цивилизация только выиграла бы, если бы такая фантастическая сумма обогатила нашу казну. Ведь Британия — самая передовая и свободная из стран земного шара. Все народы только выиграли бы, если б стали жить по британскому образцу.

Но мистер Труффо придерживался иного мнения. «Эти полтора миллиарда французских франков позволят Франции не только оправиться от трагических последствий войны с Германией, но и создать самую современную, самую оснащенную армию во всей Европе. Вы, англичане, никогда не были европейцами. Вы островитяне! Интересы Европы вам чужды и непонятны. Мсье де Перье, до недавнего времени второй помощник капитана, а ныне временный командир «Левиафана», не допустит, чтобы платок попал к англичанам. Я немедленно приведу сюда господина де Перье, и он поместит платок в сейф капитанской каюты!»

Затем все заговорили в голос, пытаясь друг друга перекричать, и развоевавшийся доктор даже посмел толкнуть меня в грудь, а миссис Клебер лягнула мисс Стамп в щиколотку.

Тогда Фандорин взял со стола тарелку и с грохотом расколотил ее об пол. Все потрясенно уставились на него, а хитрый византиец сказал: «Так мы нашей проблемы не решим. Вы чересчур разгорячились, дамы и господа. Предлагаю проветрить салон — что-то стало душновато».

Он подошел к окнам подветренного борта и стал открывать их одно за другим. Когда Фандорин распахнул раму окна, расположенного над боковым столиком, где лежал платок, произошло неожиданное: подхваченная сквозняком, легчайшая ткань колыхнулась, затрепыхалась и вдруг взлетела в воздух. Под всеобщий вопль шелковый треугольник проплыл над палубой, два раза качнулся над бортовыми перилами — словно помахал нам на прощанье — и, плавно снижаясь, понесся вдаль. Все завороженно провожали взглядом этот неспешный полет, пока он не завершился где-то среди ленивых беловерхих волн.

«Как я неловок, — произнес Фандорин в наступившем гробовом молчании. — Сколько денег утонуло! Теперь ни Британия, ни Франция не смогут диктовать миру свою волю. Какое несчастье для цивилизации. А ведь это целых полмиллиарда рублей. Хватило бы, чтобы Россия выплатила весь свой внешний д-долг».

А дальше произошло вот что.

Миссис Клебер издала диковинный свистяще-шипящий звук, от которого у меня по коже пробежали мурашки, схватила со стола фруктовый нож и с неописуемым проворством кинулась на русского. Неожиданная атака застала его врасплох. Тупое серебряное лезвие рассекло воздух и вонзилось Фандорину чуть выше ключицы, но, кажется, неглубоко. Белая сорочка дипломата окрасилась кровью. Первая моя мысль была: Бог все-таки есть, и он карает негодяев. Опешив, подлый византиец шарахнулся в сторону, но разъяренная фурия не удовлетворилась нанесенным ущербом и, ухватив рукоятку покрепче, вновь занесла руку для удара.

И здесь всех удивил наш японец, не принимавший участия в дискуссии и вообще до сего момента державшийся незаметно. Он подскочил вверх чуть ли не до потолка, истошно и гортанно вскричал по-орлиному и, еще не коснувшись пола, ударил миссис Клебер носком ботинка по запястью! Этакого трюка мне не доводилось видеть и в итальянском цирке!

Фруктовый нож отлетел в сторону, японец приземлился на корточки, а миссис Клебер с перекошенным лицом попятилась назад, держась левой рукой за ушибленное запястье.

Однако она и не подумала отступиться от своего кровожадного намерения! Ударившись спиной о напольные часы (я писал вам об этом монстре), она вдруг согнулась пополам и приподняла подол платья. Уж на что я был ошеломлен быстрой сменой событий, но это было чересчур! Я увидел (простите, милая Эмили, что пишу об этом) лодыжку, обтянутую черным шелковым чулком, оборку розовых панталон, а в следующий миг миссис Клебер снова распрямилась, и в ее левой руке оказался невесть откуда взявшийся пистолет. Он был двуствольный, очень маленький, с перламутровой отделкой.

Я не смею повторить Вам слово в слово, что именно сказала эта особа Фандорину, да вы наверняка и не знаете подобных выражений. Общий же смысл речи, очень энергичной и экспрессивной, сводился к тому, что «поганый извращенец» (я употребляю эвфемизм, ибо миссис Клебер выразилась более грубо) заплатит за свой подлый фокус жизнью. «Но сначала я обезврежу эту ядовитую желтую гадину!» — крикнула будущая мать и, сделав шаг вперед, выстрелила в мистера Аоно. Тот упал навзничь и глухо застонал.

Миссис Клебер шагнула еще раз и направила свой пистолетик прямо в лицо Фандорину. «Я, действительно, стреляю без промаха, — процедила она. — и влеплю тебе свинец прямо между хорошеньких глазок».

Русский стоял, зажав ладонью расплывающееся по рубашке красное пятно. Не могу сказать, чтобы он трясся от страха, но был бледен.

Корабль качнуло сильней обычного — в борт ударила большая волна, и я увидел, как уродливая махина Биг-Бена кренится, кренится и… обрушивается прямо на миссис Клебер! Глухой удар твердого дерева о затылок, и эта неугомонная женщина рухнула ничком на пол, придавленная тяжестью дубовой башни.

Все бросились к мистеру Аоно, лежавшему с простреленной грудью. Он был в сознании и все силился встать, но доктор Труффо присел рядом на корточки и насильно уложил раненого, обхватив его за плечи. Разрезав одежду, врач осмотрел входное отверстие и нахмурился.

«Нисего, — тихо произнес японец сквозь стиснутые зубы. — Рёгкое задето совсем тють-тють».

«А пуля? — встревоженно спросил Труффо. — вы ее чувствуете, коллега? Где она?»

«Мне казется, пуря застряра в правой ропатке, — ответил мистер Аоно и с восхитившим меня хладнокровием прибавил. — Ревая нижняя доря. Вам придется дорбить кость со спины. Это осень трудно. Прошу меня извинить за такое неудобство».

Тут Фандорин произнес загадочную фразу. Склонившись к раненому, он тихо сказал: «Ну вот, Аоно-сан, ваша мечта и сбылась — теперь вы мой ондзин. Бесплатные уроки японского, к сожалению, отменяются».

Однако мистер Аоно эту тарабарщину, кажется, отлично понял и раздвинул побелевшие губы в слабой улыбке.

Когда матросы унесли перебинтованного японского джентльмена на носилках, доктор занялся миссис Клебер.

К изрядному нашему удивлению выяснилось, что деревянная колода не проломила ей череп, а лишь набила шишку. Мы кое-как вынули оглушенную преступницу из-под лондонской достопримечательности и перенесли в кресло.

«Боюсь, плод не выживет после такого шока, — вздохнула миссис Труффо. — а ведь бедный малютка не виноват в прегрешениях своей матери».

«Ничего с малюткой не случится, — уверил ее супруг. — Эта… особь обладает такой живучестью, что наверняка родит здорового ребенка, причем легко и в срок».

Фандорин присовокупил с покоробившим меня цинизмом: «Есть основания надеяться, что роды произойдут в тюремном лазарете».

«Страшно подумать, чт( родится из этого чрева,» — содрогнувшись, произнесла мисс Стамп.

«Во всяком случае, беременность спасет ее от гильотины,» — заметил доктор.

«Или от виселицы,» — усмехнулась мисс Стамп, напомнив нам об ожесточенной дискуссии, некогда развернувшейся между комиссаром Гошем и инспектором Джексоном.

«Максимум того, что ей грозит — небольшой тюремный срок за покушение на убийство господина Аоно, — кисло молвил Фандорин. — да и то найдутся смягчающие обстоятельства: аффект, потрясение, та же беременность. Больше ничего доказать не удастся — она блестяще нам это продемонстрировала. Уверяю вас, очень скоро Мари Санфон снова окажется на свободе».

Странно, но никто из нас не говорил о платке, словно его и не было вовсе, словно вслед за ярким шелковым лоскутом ветер унес в небытие не только сто британских броненосцев и французский revanche, но и болезненный дурман, окутывавший умы и души.

Фандорин остановился возле поверженного Биг-Бена, которому теперь был прямой путь на свалку: стекло разбито, механизм испорчен, дубовая панель треснула сверху донизу.

«Славные часы, — сказал русский, лишний раз подтвердив тот общеизвестный факт, что славяне начисто лишены художественного вкуса. — Непременно починю их и возьму с собой».

«Левиафан» мощно загудел, должно быть, приветствуя встречное судно, и я стал думать о том, что скоро, очень скоро, через каких-нибудь две-три недели, я прибуду на Таити и мы снова встретимся, моя обожаемая женушка. Это единственное, что имеет значение и смысл. Все остальное — пар, туман, химера.

Мы будем вместе и будем счастливы — там, на райском острове, где всегда сияет солнце.

В ожидании этого радостного дня,

остаюсь нежно любящий Вас

Реджинальд Милфорд-Стоукс