С вечера небо запестрело зарницами, ветер завыл в мачтах, и «Левиафан» грузно закачался на черных, напористых валах. Гош долго лежал в кровати и смотрел в потолок. Потолок был то темный, то неестественно белый — это когда полыхала молния. По палубе хлестал дождь, на столе, позвякивая ложечкой, ездил взад-вперед забытый стакан с микстурой для больной печенки.

В морской шторм Гош угодил впервые в жизни, но страшно не было. Разве такую махину потопишь? Ну покачает, ну погромыхает, да и отпустит. Беда только — раскаты грома уснуть не дают. Только начнешь проваливаться, так нет — трам-тарарам!

Но, видно, все-таки уснул, потому что рывком сел на кровати, не понимая, что происходит. Сердце стучало сухо, зычно, на всю каюту.

Нет, это не сердце, это в дверь.

— Комиссар! (Тух-тух-тух) Комиссар! (Тух-тух-тух-тух) Откройте! Скорее!

Чей это голос? Никак Фандорина.

— Кто это? Что вам нужно? — крикнул Гош, прижимая ладонь к левой стороне груди. — вы что, спятили?

— Открывайте, черт бы вас побрал!

Ого! Ишь как дипломат заговорил. Видно, стряслось что-то нешуточное.

— Сейчас!

Гош стыдливо сдернул с головы колпак с кисточкой (старушка Бланш вязала), накинул халат, влез в шлепанцы.

Выглянул в приоткрытую дверь — и вправду Фандорин. В сюртуке, при галстуке, в руке трость с костяным набалдашником. Глаза так и горят.

— Что? — настороженно спросил Гош, уже зная, что услышит от ночного посетителя какую-нибудь пакость.

Дипломат заговорил в несвойственной ему манере — отрывисто, быстро и без заикания:

— Одевайтесь. Возьмите оружие. Нужно арестовать капитана Ренье. Срочно. Он ведет пароход на скалы.

Гош помотал головой — приснится же такая дребедень.

— Вы что, мсье русский, гашишу накурились?

— Я здесь не один, — ответил Фандорин.

Комиссар высунулся в коридор и увидел, что рядом топчутся еще двое. Один — полоумный баронет. А второй кто? Главный штурман, вот кто. Как бишь его… Фокс.

— Соображайте быстрей, — сыпал рублеными фразами дипломат. — Времени мало. Я читал в каюте. Стук. Сэр Реджинальд. В час ночи замерил местонахождение. Секстантом. Не тот курс. Должны обходить остров Манар слева. Обходим справа. Разбудил штурмана. Фокс, говорите.

Штурман шагнул вперед. Вид у него был здорово напуганный.

— Там мели, мсье, — заговорил он на ломаном французском. — и скалы. «Левиафан» очень тяжелый. Шестнадцать тысяч тонн, мсье! Если на мель, ломаться пополам, как французский хлеб. Как багет, вы понимаете? Еще полчаса плыть этот курс, и всё, обратно повернуть уже невозможно!

Хорошенькая новость. Еще и в морском деле старина Гюстав должен разбираться! Какой-то остров Манар на его голову!

— А почему вы сами не скажете капитану, что он… ну это, плывет не тем курсом?

Штурман оглянулся на русского.

— Мсье Фандорин говорит нельзя.

— Ренье явно пошел ва-банк, — снова стал забивать гвозди дипломат. — он способен на что угодно. Прикажет — штурмана посадят под арест. За пререкания. Может даже применить оружие. Он капитан. Его слово на корабле закон. Кроме нас троих никто не знает, что происходит. Нужен представитель власти. Это вы, комиссар. Идемте наверх!

— Погодите, погодите! — Гош схватился за лоб. — вы мне совсем заморочили голову. Ренье что, сошел с ума?

— Нет. Но он намерен погубить корабль. И всех, кто находится на борту.

— Зачем? Чего ради?

Нет, наяву такое происходить не могло. Сон, кошмарный сон.

Фандорин, видно, понял, что так просто Гоша с места не стронешь и заговорил пространнее, яснее.

— У меня есть только одно предположение. Чудовищное. Ренье хочет погубить пароход и плывущих на нем людей, чтобы замести следы преступления, спрятать концы в воду. В буквальном смысле в воду. Трудно поверить, что кто-то с такой легкостью готов оборвать тысячу жизней? А вы вспомните рю де Гренель, вспомните Свитчайлда, и вам станет ясно, что в охоте за брахмапурским сокровищем человеческие жизни стоят недорого.

Гош сглотнул.

— В охоте за сокровищем?

— Да. — Фандорин старался сдерживаться. — Ренье — сын раджи Багдассара. Я догадывался, но уверен не был. Теперь же сомнений не остается.

— То есть как сын? Чушь! Раджа был индус, а Ренье — чистокровный француз.

— Вы заметили, что он не ест ни говядины, ни свинины? Знаете почему? Привычка с детства. В Индии корова считается священным животным, а свинину не едят мусульмане. Раджа был индийцем, но приверженцем Ислама.

— Мало ли, — пожал плечами Гош. — Ренье говорил, у него диета.

— А смуглое лицо?

— Загорел в южных морях.

— Последние два года Ренье плавал на линиях Лондон — Нью-Йорк и Лондон — Стокгольм. Спросите у мсье Фокса. Нет, Гош, Ренье наполовину индус. Жена раджи Багдассара была француженкой, сын во время сипайского мятежа воспитывался в Европе. Скорее всего, во Франции, на родине матери. Вам случалось бывать у Ренье в каюте?

— Да, он приглашал меня, как и других.

— Видели фотографию на столе? «Семь футов под килем. Франсуаза Б.»?

— Ну, видел. Это его мать.

— Если мать, то почему «Б.», почему не «Р.»? Ведь у сына и матери фамилия должна быть одинаковая.

— Может, она снова вышла замуж.

— Возможно. Я не успел это проверить. Но что если «Франсуаза Б.» означает «Франсуаза Багдассар»? На европейский манер, ведь фамилий у индийских раджей не бывает.

— Откуда тогда взялась фамилия Ренье?

— Не знаю. Предположим, при натурализации он взял девичью фамилию матери.

— Домыслы, — отрезал Гош. — ни одного твердого факта. Сплошные «что если» да «предположим».

— Согласен. Но разве не подозрительно поведение Ренье во время убийства Свитчайлда? Помните, как лейтенант вызвался сбегать за шалью для мадам Клебер? И еще попросил профессора без него не начинать. Я полагаю, что за несколько минут отсутствия Ренье успел поджечь урну и заскочить к себе в каюту за скальпелем.

— А с чего вы взяли, что скальпель был именно у него?

— Я говорил вам, что узелок негра исчез из шлюпки после обыска. Кто руководил обыском? Ренье!

Гош скептически покачал головой. Пароход качнуло так, что он больно стукнулся плечом о дверной косяк. Настроение от этого лучше не стало.

— Помните, с чего начал тогда Свитчайлд? — продолжил Фандорин, выдернул из кармана часы, и темп его речи ускорился. — он сказал: «У меня все сложилось — и с платком, и с сыном. Порыться в списках Эколь Маритим, и отыщется». То есть он не только разгадал тайну платка, но и узнал что-то важное про сына раджи. Например, что тот учился в марсельской Эколь Маритим, Мореходной школе. Которую, кстати, заканчивал и наш Ренье. Индолог говорил про телеграмму, посланную знакомому во французское министерство внутренних дел. Возможно, Свитчайлд хотел выяснить судьбу мальчика. И, видимо, кое-что выяснил, однако вряд ли догадался, что Ренье и есть наследник Багдассара, иначе профессор вел бы себя осторожней.

— А что он разнюхал про платок? — с жадным интересом спросил Гош.

— Мне кажется, я могу ответить на этот вопрос. Но не сейчас, после. Время уходит!

— Значит, по-вашему, Ренье сам организовал небольшой пожарчик и, воспользовавшись паникой, заткнул профессору рот? — задумчиво произнес Гош.

— Да, черт подери, да! Шевелите же мозгами! Улик мало, я знаю, но еще двадцать минут, и «Левиафан» войдет в пролив!

Однако комиссар все еще колебался.

— Арест капитана в открытом море — это бунт. Почему вы приняли на веру сообщение этого господина? — он мотнул подбородком в сторону психованного баронета. — Ведь он вечно несет всякую чушь.

Рыжий англичанин презрительно усмехнулся и посмотрел на Гоша, словно тот был какой-нибудь мокрицей или блохой. Ответом не удостоил.

— Потому что Ренье давно у меня на подозрении, — скороговоркой произнес русский. — и потому что история с капитаном Клиффом показалась мне странной. Зачем лейтенанту понадобилось так долго вести телеграфные переговоры с пароходством? Получается, что в Лондоне ничего не знали о несчастье, произошедшем с дочерью Клиффа? Кто же тогда прислал телеграмму в Бомбей? Дирекция пансиона? Вряд ли она так подробно осведомлена о маршруте «Левиафана». А не послал ли депешу сам Ренье? В моем путеводителе написано, что в Бомбее не меньше дюжины телеграфных пунктов. Отправить телеграмму с одного на другой в пределах города — это же так просто.

— И за каким лешим ему понадобилось посылать такую телеграмму?

— Чтобы завладеть кораблем. Он знал, что после подобного известия Клифф не сможет продолжать плавание. Спросите лучше, зачем Ренье пошел на такой риск? Не из глупого же честолюбия — чтоб недельку покомандовать пароходом, а там будь что будет? Версия одна: чтобы отправить «Левиафан» на дно, вместе с пассажирами и командой. Следствие подобралось к нему слишком близко, круг сжимается. Он не может не понимать, что полиция так и будет сидеть на хвосте у всех подозреваемых. А тут катастрофа на море, все погибли, шито-крыто. Можно спокойно отправляться за ларцом с камнями.

— Но он погибнет вместе с нами!

— Нет, не погибнет. Мы только что проверили — капитанский катер готов к спуску на воду. Это маленькое, но крепкое суденышко, которому и шторм нипочем. Там припасены и вода, и корзина с провизией, и, что особенно трогает, даже саквояж с вещами. Скорее всего, Ренье собирается покинуть корабль сразу после входа в узкий пролив, откуда «Левиафану» уже не выбраться. Пароход не сможет развернуться, и даже при остановленной машине течение все равно отнесет его на скалы. Кто-то, может, и спасется, благо берег недалеко, а все пропавшие будут сочтены погибшими.

— Нельзя быть такой тупица, мсье полицейский! — вмешался штурман. — мы и так теряли много времени. Меня будил господин Фандорин. Говорил, корабль идет не туда. Я хотел спать, посылал господин Фандорин к черту. Он предлагал пари: сто фунтов против одного, что капитан ошибся курс. Я думал, русский сошел с ума, все знают, что русские очень эксцентричные, я зарабатываю легкие деньги. Поднялся на мостик. Все в порядке. Капитан на вахте, рулевой у штурвала. Ради ста фунтов я все же незаметно проверял курс и весь потел! Но капитану ничего не говорил. Мистер Фандорин предупредил, что нельзя ничего говорить. И я не сказал. Желал спокойная вахта и уходил. С тех пор, — штурман посмотрел на часы, — прошло двадцать пять минут.

И добавил по-английски что-то явно нелестное для французов вообще и французских полицейских в особенности. Гош понял только слово frog¹.

Еще секунду поколебавшись, сыщик, наконец, принял решение. И сразу преобразился, движения стали быстрыми, стремительными. Папаша Гош не любит брать с места в карьер, но уж если разогнался — подгонять не придется.

Наскоро натягивая пиджак и брюки, он сказал штурману:

— Фокс, приведите на верхнюю палубу двух матросов. С карабинами. Помощник капитана пусть тоже придет. Нет, не надо — некогда все заново объяснять.

Сунул в карман свой верный «лефоше», а дипломату протянул четырехствольный «мариэтт».

— Умеете обращаться?

— У меня свой, «герсталь-агент», — ответил Фандорин и показал компактный, красивый револьвер, каких Гошу раньше видеть не приходилось. — и еще вот это.

Молниеносным движением он вытащил из трости узкий и гибкий клинок.

— Тогда вперед.

Баронету Гош решил оружия не давать — мало ли что псих выкинет.

Втроем они быстро шагали по длинному пустому коридору. Дверь одной из кают приоткрылась, выглянула Рената Клебер — поверх коричневого платья накинута шаль.

— Господа, что вы топочете, как стадо слонов? — сердито воскликнула она. — я и так из-за этой грозы уснуть не могу!

— Закройте дверь и никуда не выходите, — строго сказал ей Гош и, не останавливаясь, подтолкнул Ренату внутрь каюты. Не доцеремоний.

Комиссару показалось, что и дверь каюты № 24, где проживала мадемуазель Стамп, чуть дрогнула и приоткрылась, но к месту ли было придавать значение пустякам в столь ответственный момент?

На палубе в лицо ударили дождь и ветер. Пришлось кричать — иначе друг друга было не расслышать.

Вот и трап, ведущий к рулевой рубке и мостику. У нижней ступеньки уже дожидался Фокс. С ним два вахтенных матроса.

— Я же сказал, с карабинами! — крикнул Гош.

— Они в арсенал! — заорал ему на ухо штурман. — Ключ от арсенала у капитан!

Неважно, поднимаемся наверх, — показал жестом Фандорин. Лицо его блестело от капель.

Гош посмотрел вокруг и передернулся: ночь посверкивала стальными нитями дождя, белела пенными гребнями, щерилась молниями. Жуть какая!

Полезли вверх по чугунной лесенке, грохоча каблуками и жмурясь от хлестких струй дождя. Гош поднимался первым. Сейчас он был самым главным человеком на всем огромном «Левиафане», доверчиво несшем свою двухсотметровую тушу навстречу гибели. На последней ступеньке сыщик поскользнулся и едва успел ухватиться за поручень. Выпрямился, перевел дух.

Всё, выше только поплевывающие искрами трубы да едва различимые во тьме мачты.

Возле кованной стальными клепками двери Гош предостерегающе поднял палец: тихо! Пожалуй, предосторожность была излишней — море так расшумелось, что из рубки все равно ничего бы не услышали.

— Тут вход в капитанский мостик и рулевая рубка! — крикнул Фокс. — Без приглашений капитана входить нельзя!

Гош выдернул из кармана револьвер, взвел курок. Фандорин сделал то же самое.

— Вы помалкивайте! — на всякий случай предупредил сыщик чересчур инициативного дипломата. — я сам! Ох, зря я вас послушал! — и решительно толкнул дверь.

Вот тебе раз — дверь не подалась.

— Заперся, — констатировал Фандорин. — Подайте голос, Фокс.

Штурман громко постучал и крикнул:

— Captain, it’s me, Jeremy Fox! Please open! We have an emergency!²

Из-за двери глухо донесся голос Ренье:

— What happened, Jeremy?³

Дверь осталась закрытой.

Штурман растерянно оглянулся на Фандорина. Тот показал на комиссара, потом приставил палец к своему виску и изобразил, что спускает курок. Гош не понял, что означает эта пантомима, но Фокс кивнул и заорал во всю глотку:

— The French cop shot himself!⁴

Дверь немедленно распахнулась, и Гош с удовольствием предъявил капитану свою мокрую, но вполне живую физиономию. А заодно черную дырку в дуле «лефоше».

Ренье вскрикнул и отшатнулся, словно от удара. Вот это улика так улика: человек с чистой совестью так от полиции не шарахается, и Гош уже безо всяких колебаний схватил моряка за ворот брезентовой куртки.

— Рад, что известие о моей смерти произвело на вас такое впечатление, господин раджа, — промурлыкал комиссар и гаркнул свое знаменитое на весь Париж. — Руки выше ушей! Вы арестованы!

От этих слов, бывало, падали в обморок самые отпетые парижские головорезы.

У штурвала полуобернувшись застыл рулевой. Он тоже вскинул руки, и колесо слегка поехало вправо.

— Держи штурвал, идиот! — прикрикнул на него Гош. — Эй, ты! — ткнул он пальцем в одного из вахтенных. — Срочно первого помощника сюда, пусть принимает корабль. А пока распоряжайтесь вы, Фокс. И живей, чтоб вам! Командуйте машинному отделению — «стоп-машина» или, не знаю, «полный назад», но только не стойте, как истукан!

— Нужно смотреть, — сказал штурман, склоняясь над картой. — Может быть, еще не поздно просто взять лево.

С Ренье все было ясно. Голубчик даже не пытался изображать негодование, просто стоял, опустив голову. Пальцы поднятых рук мелко подрагивали.

— Ну, пойдем поговорим, — задушевно сказал ему Гош. — Ай, как славно мы поговорим.