Сидел англичанин, никуда не делся. Вот ведь нация упорная. Появился англичанин с самого утра, едва открылся почтамт, и как уселся с газетой возле стенки, так весь день и просидел, не пил, не ел, даже, пардон, по нужному делу ни разу не отлучился. Чистый истукан. Видно, назначил ему тут кто-то встречу, да не пришел — у нас это сколько угодно, а британцу невдомек, народ дисциплинированный, пунктуальный. Когда кто-нибудь, особенно если иностранного вида, подходил к окошку, так англичанин весь подбирался и даже синие очки на самый кончик носа сдвигал. Но всё не те оказывались. Наш давно бы уже возмутился, руками замахал, стал бы всем вокруг жаловаться, а этот уткнулся в свою «Таймс» и сидит.

Или, может, податься человеку некуда. Приехал прямо с вокзала — вон у него и костюм дорожный клетчатый, и саквояж — думал, встретят, ан нет. Что ж ему остается делать? Вернувшись с обеда, Кондратий Кондратьевич сжалился над сыном Альбиона, подослал к нему швейцара Трифона спросить — не нужно ли чего, но клетчатый только раздраженно помотал головой и сунул Трифону двугривенный: отстань, мол. Ну, как хочешь.

У окошка возник мужичонка, по виду из кучеров, сунул мятый паспорт:

— Глянь-ка, мил человек, нет ли чего для Круга Николы Митрофаныча?

— Откуда ожидаешь? — строго спросил Кондратий Кондратьевич, беря паспорт.

Ответ был неожиданным:

— С Англии, с города Лондону.

Самое удивительное, что письмо из Лондона нашлось — только не на «К», а на латинское «С». Ишь ты, «Mr. Nickolas М. Croog» выискался! Чего только не насмотришься на выдаче до востребования.

— Да это точно ты? — не столько из сомнения, сколько из любопытства спросил Штукин.

— Не сумлевайся, я, — довольно грубо ответил кучер, залез в окошко своей лапищей и цапнул желтый пакет со срочным штампом.

Кондратий Кондратьевич сунул ему учетную книгу.

— Расписываться умеешь?

— Не хужей других. — и хам поставил в графе «получено» какую-то раскоряку.

Проводив неприятного посетителя рассерженным взглядом, Штукин привычно покосился на англичанина, но тот исчез. Должно быть, отчаялся дождаться.

Эраст Петрович с замиранием сердца поджидал кучера на улице. Вот тебе и Николас Кроог! Чем дальше, тем непонятней. Но главное — шестидневный марш-бросок через всю Европу был не напрасен! Опередил, догнал, перехватил! Теперь будет что шефу предъявить. Только бы не упустить этого Круга.

У тумбы дремал нанятый на весь день извозчик. Он совсем осовел от вынужденного безделья и очень страдал, что запросил с чудного барина всего пять рублей — за такую муку мученическую можно было и шесть взять. Увидев наконец-то появившегося седока, извозчик приосанился и подобрал вожжи, но Эраст Петрович и не взглянул в его сторону.

Появился объект. Спустился по ступенькам, натянул синюю фуражку и направился к стоявшей неподалеку карете. Фандорин не спеша двинулся следом. У кареты объект остановился, снова сдернул фуражку и, поклонившись, протянул желтый пакет. Из окна высунулась мужская рука в белой перчатке, взяла пакет.

Фандорин заспешил, чтобы успеть рассмотреть лицо неизвестного. И успел.

В карете, рассматривая на свет сургучные печати, сидел рыжеволосый господин с пронзительными зелеными глазами и россыпью веснушек на бледном лице. Эраст Петрович сразу его признал — как же, мистер Джеральд Каннингем собственной персоной, блестящий педагог, друг сирот и правая рука леди Эстер.

Получалось, что извозчик протомился зря, — адрес мистера Каннингема узнать нетрудно. Пока же было дело более срочное.

Кондратия Кондратьевича ждал сюрприз: англичанин вернулся. Теперь он ужасно спешил. Подбежал к пункту приема телеграмм, просунул голову в самое окошко и стал диктовать Михал Николаичу что-то очень спешное. И Михал Николаич тоже как-то засуетился, заторопился, что вообще-то было на него мало похоже.

Штукину стало любопытно. Он поднялся (благо, посетителей не было) и как бы прогуливаясь, отправился на другую сторону зала, к телеграфному аппарату. Остановился возле сосредоточенно работающего ключом Михал Николаича, немножко изогнулся и прочел наскоро накорябанное:

«В Сыскное управление Московской полиции. Крайне срочное. Статскому советнику господину Бриллингу. Вернулся. Прошу немедля со мной связаться. Жду ответа у аппарата. Фандорин».

Вон оно что, теперь понятно. Штукин взглянул на «англичанина» по-новому. Сыскной, значит. Разбойников ловим. Ну-ну.

Агент пометался по залу минут десять, не больше, а Михал Николаич, оставшийся ждать у аппарата, уж подал ему знак рукой и потянул ленту ответной телеграммы.

Кондратий Кондратьевич тут как тут — прямо с ленты прочел:

«Г-ну Фандорину. Господин Бриллинг находится в СПб. Адрес: Катенинская, дом Сиверса. Дежурный чиновник Ломейко».

Это сообщение почему-то несказанно обрадовало клетчатого. Он даже в ладоши хлопнул и спросил у заинтересованно наблюдавшего Штукина:

— Катенинская улица это где? Далеко?

— Никак нет-с, — учтиво ответил Кондратий Кондратьевич. — Тут очень удобно. Садитесь на маршрутную карету, выходите на углу Невского и Литейного, а далее...

— Ничего, у меня извозчик, — не дослушал агент и, размахивая саквояжем, побежал к выходу.

Катенинская улица Эрасту Петровичу очень понравилась. Она выглядела точь-в-точь так же, как самые респектабельные улицы Берлина или Вены: асфальт, новенькие элетрические фонари, солидные дома в несколько этажей. Одним словом, Европа.

Дом Сиверса с каменными рыцарями на фронтоне и с ярко освещенным, несмотря на светлый еще вечер, подъездом был особенно хорош. Да где еще жить такому человеку, как Иван Францевич Бриллинг? Совершенно невозможно было представить его обитателем какого-нибудь ветхого особнячка с пыльным двором и яблоневым садом.

Услужливый швейцар успокоил Эраста Петровича, сказал, что господин Бриллинг дома, «пять минут как прибыли-с». Всё сегодня шло у Фандорина по шерстке, всё удавалось.

Скача через две ступеньки, взлетел он на второй этаж и позвонил в начищенный до золотого блеска электрический звонок.

Дверь открыл сам Иван Францевич. Он еще не успел переодеться, только снял сюртук, но под высоким накрахмаленным воротничком посверкивал радужной эмалью новенький владимирский крест.

— Шеф, это я! — радостно объявил Фандорин, наслаждаясь эффектом.

Эффект и в самом деле превзошел все ожидания.

Иван Францевич прямо-таки остолбенел и даже руками замахал, словно хотел сказать: «Свят, свят! Изыди, Сатана!»

Эраст Петрович засмеялся:

— Что, не ждали?

— Фандорин! Но откуда?! Я уж не чаял увидеть вас в живых!

— Отчего же? — не без кокетства поинтересовался путешественник.

— Но как же!...Вы бесследно исчезли. Последний раз вас видели в Париже двадцать шестого. В Лондон вы не прибыли. Я запросил Пыжова — отвечают, бесследно исчез, полиция ищет!

— Я послал вам из Лондона подробное письмо на адрес Московского сыскного. Там и про Пыжова, и про все остальное. Видимо, не сегодня-завтра прибудет. Я же не знал, что вы в Петербурге.

Шеф озабоченно нахмурился:

— Да на вас лица нет. Вы не заболели?

— Честно говоря, ужасно голоден. Весь день караулил на почтамте, маковой росинки во рту не было.

— Караулили на почтамте? Нет-нет, не рассказывайте. Мы поступим так. Сначала я дам вам чаю и пирожных. Мой Семен, мерзавец, третий день в запое, так что хозяйствую один. Питаюсь в основном конфектами и пирожными от Филиппова. Вы ведь любите сладкое?

— Очень, — горячо подтвердил Эраст Петрович.

— Я тоже. Это во мне сиротское детство застряло. Ничего если на кухне, по-холостяцки?

Пока они шли коридором, Фандорин успел заметить, что квартира Бриллинга, хоть и не очень большая, обставлена весьма практично и аккуратно — все необходимое, но ничего лишнего. Особенно заинтересовал молодого человека лакированный ящик с двумя черными металлическими трубками, висевший на стене.

— Это настоящее чудо современной науки, — объяснил Иван Францевич. — Называется «аппарат Белла». Только что привезли из Америки, от нашего агента. Там есть один гениальный изобретатель, мистер Белл, благодаря которому теперь можно вести разговор на значительном расстоянии, вплоть до нескольких верст. Звук передается по проводам наподобие телеграфных. Это опытный образец, производство аппаратов еще не началось. Во всей Европе только две линии: одна проведена из моей квартиры в секретариат начальника Третьего отделения, вторая установлена в Берлине между кабинетом кайзера и канцелярией Бисмарка. Так что от прогресса не отстаем.

— Здорово! — восхитился Эраст Петрович. — и что, хорошо слышно?

— Не очень, но разобрать можно. Иногда в трубке сильно трещит... А не устроит ли вас вместо чая оранжад? Я как-то не очень успешно управляюсь с самоваром.

— Еще как устроит, — уверил шефа Эраст Петрович, и Бриллинг, как добрый волшебник, выставил перед ним на кухонный стол бутыль апельсинового лимонада и блюдо, на котором лежали эклеры, кремовые корзиночки, воздушные марципаны и обсыпные миндальные трубочки.

— Уплетайте, — сказал Иван Францевич, — а я пока введу вас в курс наших дел. Потом наступит ваш черед исповедоваться.

Фандорин кивнул с набитым ртом, его подбородок был припорошен сахарной пудрой.

— Итак, — начал шеф, — сколько мне помнится, вы отбыли в Петербург за дипломатической почтой двадцать седьмого мая? Сразу же после этого у нас тут начались интереснейшие события. Я пожалел, что отпустил вас — каждый человек был на счету. Мне удалось выяснить через агентуру, что некоторое время назад в Москве образовалась маленькая, но чрезвычайно активная группка революционеров-радикалов, сущих безумцев. Если обычные террористы ставят себе задачу истреблять «обагряющих руки в крови», сиречь высших государственных сановников, то эти решили взяться за «ликующих и праздно болтающих».

— Кого-кого? — не понял увлекшийся нежнейшим эклером Фандорин.

— Ну, стихотворение у Некрасова: «От ликующих, праздно болтающих, обагряющих руки в крови, уведи меня в стан погибающих за великое дело любви». Так вот, наши «погибающие за великое дело любви» поделили специальности. Головной организации достались «обагряющие» — министры, губернаторы, генералы. А наша московская фракция решила заняться «ликующими», они же «жирные и сытые». Как удалось выяснить, через внедренного в группу агента, фракция взяла название «Азазель» — из богоборческого лихачества. Планировался целый ряд убийств среди золотой молодежи, «паразитов» и «прожигателей жизни». К «Азазелю» примыкала и Бежецкая, судя по всему, эмиссар международной анархистской организации. Самоубийство, а фактически убийство Петра Кокорина, организованное ею, было первой акцией «Азазеля». Ну, о Бежецкой, я полагаю, вы мне еще расскажете. Следующей жертвой стал Ахтырцев, который интересовал заговорщиков еще больше Кокорина, потому что был внуком канцлера, князя Корчакова. Видите ли, мой юный друг, замысел террористов был безумен, но в то же время дьявольски рассчетлив. Они вычислили, что до отпрысков важных особ добраться гораздо проще, чем до самих особ, а удар по государственной иерархии получается не менее мощным. Князь Михаил Александрович, например, так убит смертью внука, что почти отошел от дел и всерьез подумывает об отставке. А ведь это заслуженнейший человек, который во многом определил облик современной России.

— Какое злодейство! — возмутился Эраст Петрович и даже отложил недоеденный марципан.

— Когда же мне удалось выяснить, что конечной целью деятельности «Азазеля» является умерщвление цесаревича...

— Не может быть!

— Увы, может. Так вот, когда это выяснилось, я получил указание перейти к решительным действиям. Пришлось подчиниться, хотя я предпочел бы предварительно полностью прояснить картину. Но, сами понимаете, когда на карту поставлена жизнь его императорского высочества... Операцию мы провели, но получилось не очень складно. 1 июня у террористов было назначено сборище на даче в Кузьминках. Помните, я еще вам рассказывал? Вы, правда, тогда своей идеей увлечены были. Ну и как? Нащупали что-нибудь?

Эраст Петрович замычал с набитым ртом, проглотил непрожеванный кусок кремовой трубочки, но Бриллинг устыдился:

— Ладно-ладно, потом. Ешьте. Итак. Мы обложили дачу со всех сторон. Пришлось действовать только с моими петербургскими агентами, не привлекая московской жандармерии и полиции, — следовало во что бы то ни стало избежать огласки. — Иван Францевич сердито вздохнул. — Тут моя вина, переосторожничал. В общем, из-за нехватки людей аккуратного захвата не получилось. Началась перестрелка. Два агента ранены, один убит. Никогда себе не прощу... Живьем никого взять не удалось, нам достались четыре трупа. Один по описанию похож на вашего белоглазого. Глаз как таковых, у него, впрочем, не осталось — последней пулей ваш знакомец снес себе полчерепа. В подвале обнаружили лабораторию по производству адских машин, кое-какие бумаги, но, как я уже сказал, многое в планах и связях «Азазеля» осталось загадкой. Боюсь, неразрешимой... Тем не менее государь, канцлер и шеф жандармского корпуса высоко оценили нашу московскую операцию. Я рассказал Лаврентию Аркадьевичу и о вас. Правда, вы не участвовали в финале, но все же очень помогли нам в ходе расследования. Если не возражаете, будем работать вместе и дальше. Я беру вашу судьбу в свои руки... Подкрепились? Теперь рассказывайте вы. Что там в Лондоне? Удалось ли выйти на след Бежецкой? Что за чертовщина с Пыжовым? Убит? И по порядку, по порядку, ничего не упуская.

Чем ближе к концу подходил рассказ шефа, тем большей завистью загорался взгляд Эраста Петровича, и собственные приключения, которыми он еще недавно так гордился, блекли и меркли в его глазах. Покушение на цесаревича! Перестрелка! Адская машина! Судьба зло подшутила над Фандориным, поманила его славой и увела с магистрального тракта на жалкий проселок...

И все же он подробно изложил Ивану Францевичу свою эпопею. Только об обстоятельствах, при которых лишился синего портфеля, поведал несколько туманно и даже чуть-чуть покраснел, что, кажется, не укрылось от внимания Бриллинга, слушавшего рассказ молча и хмуро. К развязке Эраст Петрович воспрял духом, оживился и не удержался от эффектности.

— И я видел этого человека! — воскликнул он, дойдя до сцены на петербургском почтамте. — я знаю, у кого в руках и содержимое портфеля, и все нити организации! «Азазель» жив, Иван Францевич, но он у нас в руках!

— Да говорите же, черт возьми! — вскричал шеф. — Полно ребячиться! Кто этот человек? Где он?

— Здесь, в Петербурге, — наслаждался реваншем Фандорин. — Некий Джеральд Каннингем, главный помощник той самой леди Эстер, на которую я неоднократно обращал ваше внимание. — Тут Эраст Петрович деликатно покашлял. — и про завещание Кокорина разъясняется. Теперь понятно, почему Бежецкая своих поклонников именно в сторону эстернатов повернула. И ведь как устроился этот рыжий! Каково прикрытие, а? Сиротки, филиалы по всему миру, альтруистическая патронесса, перед которой открыты все двери. Ловок, ничего не скажешь.

— Каннингем? — с волнением переспросил шеф. — Джеральд Каннингем? Но я хорошо знаю этого господина, мы состоим в одном клубе. — он развел руками. — Субъект и в самом деле презанятный, однако я не могу себе представить, чтобы он был связан с нигилистами и убивал действительных статских советников.

— Да не убивал, не убивал! — воскликнул Эраст Петрович. — Это я сначала думал, что в списках имена жертв. Сказал, чтоб вам ход своих мыслей передать. В спешке ведь не сразу все сообразишь. А потом, как в поездах через всю Европу трясся, меня вдруг осенило! Если это список будущих жертв, то к чему даты проставлены? И числа-то все прошедшие! Не складывается! Нет, Иван Францевич, тут другое!

Фандорин даже со стула вскочил — так залихорадило его от мыслей.

— Другое? Что другое? — прищурил светлые глаза Бриллинг.

— Я думаю, это список членов мощной международной организации. А ваши московские террористы — лишь малое, самое крошечное их звено. — При этих словах у шефа стало такое лицо, что Эраст Петрович испытал недостойное злорадство — чувство, которого немедленно устыдился. — Центральная фигура в организации, главная цель которой нам пока неизвестна, — Джеральд Каннингем. Мы с вами оба его видели, это весьма незаурядный господин. «Мисс Ольсен», роль которой с июня месяца исполняет Амалия Бежецкая, — это регистрационный центр организации, что-то вроде управления кадров. Туда со всего мира стекаются сведения об изменении служебного положения членов сообщества. «Мисс Ольсен» регулярно, раз в месяц, переправляет новые сведения Каннингему, который с прошлого года обосновался в Петербурге. Я вам говорил, что у Бежецкой в спальне есть потайной сейф. Вероятно, в нем хранится полный список членов этого самого «Азазеля» — похоже, что организация, действительно, так называется. Или же это у них лозунг, что-то вроде заклинания. Я слышал это слово дважды, и оба раза перед тем, как должно было свершиться убийство. В целом все это похоже на масонское общество, только непонятно, при чем здесь падший ангел. А размах, пожалуй, почище, чем у масонов. Вы только представьте — за один месяц сорок пять писем! И ведь какие люди — сенатор, министр, генералы!

Шеф терпеливо смотрел на Эраста Петровича, ожидая продолжения, ибо молодой человек явно не закончил свою речь — сморщив лоб, он о чем-то напряженно размышлял.

— Иван Францевич, я про Каннингема думаю... Он ведь британский подданный, к нему так, запросто, с обыском не нагрянешь, верно?

— Ну, допустим, — подбодрил Фандорина шеф. — Продолжайте.

— А пока вы получите санкцию, он пакет так запрячет, что мы ничего не найдем и ничего не докажем. Еще неизвестно, какие у него связи в сферах и кто за него заступится. Тут, пожалуй, нужна особая осторожность. Зацепиться бы сначала за его российскую цепь, вытянуть ее звено за звеном, а?

— И как же это сделать? — с живейшим интересом спросил Бриллинг. — Через негласную слежку? Разумно.

— Можно и через слежку, но, кажется, есть способ повернее.

Иван Францевич немного подумал и развел руками, как бы сдаваясь. Польщенный Фандорин тактично намекнул:

— А действительный статский советник, произведенный в этот чин 7 июня?

— Проверить высочайшие приказы по производству? — хлопнул себя по лбу Бриллинг. — Скажем, за первую декаду июня? Браво, Фандорин, браво!

— Конечно, шеф. Даже не за всю декаду, а только с понедельника по пятницу, с третьего по восьмое. Вряд ли новоиспеченный генерал стал бы дольше тянуть с радостной вестью. Много ли за неделю появляется в империи новых действительных статских советников?

— Возможно, два-три, если неделя урожайная. Впрочем, не интересовался.

— Ну вот, установить наблюдение за всеми ними, проверить послужные списки, круг знакомств и прочее. Вычислим нашего «азазельца» как миленького.

— Так, говорите, все добытые вами сведения отправлены почтой в московское Сыскное? — по всегдашней своей привычке невпопад спросил Бриллинг.

— Да, шеф. Не сегодня-завтра пакет поступит по назначению. А что, вы подозреваете кого-то из чинов московской полиции? Я для пущей важности написал на конверте «Его высокоблагородию статскому советнику Бриллингу в собственные руки либо, за отсутствием оного, его превосходительству господину обер-полицеймейстеру». Так что распечатать не осмелятся. А обер-полицеймейстер, прочитав, наверняка свяжется с вами же.

— Разумно, — одобрил Иван Францевич и надолго умолк, глядя в стену. Лицо его делалось все мрачнее и мрачнее.

Эраст Петрович сидел, затаив дыхание, знал, что шеф взвешивает все услышанное и сейчас сообщит о решении — судя по мине, оно давалось с трудом.

Бриллинг шумно вздохнул, горько чему-то усмехнулся.

— Ладно, Фандорин, беру все на себя. Есть болезни, которые можно вылечить только хирургическим путем. Так мы с вами и поступим. Дело важное, государственное, а в таких случае я вправе не обременять себя формальностями. Будем брать Каннингема. Немедленно, с поличным — то есть с пакетом. Вы считаете, что послание зашифровано?

— Безусловно. Слишком важны сведения. Все-таки отправлено обычной почтой, хоть и срочной. Мало ли что — попадет в другие руки, затеряется. Нет, Иван Францевич, эти попусту рисковать не любят.

— Тем более. Значит, Каннингем дешифрует, читает, по картотеке расписывает. Должна же быть у него картотека! Я опасаюсь, что в сопроводительном письме Бежецкая доносит ему о ваших похождениях, а Каннингем человек умный — в два счета сообразит, что вы могли отчет в Россию отправить. Нет, сейчас его надо брать, немедля! Да и сопроводительное письмо любопытно бы прочесть. Мне Пыжов не дает покоя. А ну как не его одного они перекупили? С английским посольством объяснимся потом. Еще спасибо скажут. Вы ведь утверждаете, что в списке были и подданные королевы Виктории?

— Да, чуть ли не дюжина, — кивнул Эраст Петрович, влюбленно глядя на начальника. — Конечно, взять сейчас Каннингема — это самое лучшее, но... Вдруг мы приедем и ничего не найдем? Я никогда себе не прощу, если у вас из-за меня... То есть я готов в любых инстанциях...

— Бросьте говорить глупости, — раздраженно дернул подбородком Бриллинг. — Неужто вы думаете, что в случае фиаско я стану мальчишкой прикрываться? Я в вас верю, Фандорин. И этого довольно.

— Спасибо, — тихо сказал Эраст Петрович.

Иван Францевич саркастически поклонился:

— Не стоит благодарности. И все, хватит нежностей. К делу. Адрес Каннингема я знаю, он живет на Аптекарском острове, во флигеле Петербургского эстерната. У вас оружие есть?

— Да, купил в Лондоне револьвер «смит энд вессон». В саквояже лежит.

— Покажите.

Фандорин быстро принес из прихожей тяжелый револьвер, который ему ужасно нравился своей тяжестью и основательностью.

— Дрянь, — отрезал шеф, взвесив пистолет на ладони. — Это для американских «коровьих мальчиков», спьяну в кабаке палить. Для серьезного агента не годится. Я у вас его отбираю. Взамен получите кое-что получше.

Он ненадолго отлучился и вернулся с маленьким плоским револьвером, который почти целиком умещался в его ладони.

— Вот, бельгийский семизарядный «герсталь». Новинка, специальный заказ. Носится за спиной, под сюртуком, в маленькой кобуре. Незаменимая вещь в нашем ремесле. Легкий, бьет недалеко и некучно, но зато самовзводящийся, а это обеспечивает скорострельность. Нам ведь белку в глаз не бить, верно? А жив обычно остается тот агент, кто стреляет первым и не один раз. Вместо курка тут предохранитель — вот эта кнопочка. Довольно тугая, чтоб случайно не выстрелить. Щелкнул вот этак, и пали хоть все семь пуль подряд. Ясно?

— Ясно. — Эраст Петрович загляделся на ладную игрушку.

— Потом налюбуетесь, некогда, — подтолкнул его к выходу Бриллинг.

— Мы будем арестовывать его вдвоем? — с воодушевлением спросил Фандорин.

— Не болтайте глупостей.

Иван Францевич остановился возле «аппарата Белла», снял рожкообразную трубку, приложил к уху и покрутил какой-то рычажок. Аппарат хрюкнул, в нем что-то звякнуло. Бриллинг приставил ухо к другому рожку, торчавшему из лакированного ящика, и в рожке запищало. Фандорину показалось, что он разобрал, как тоненький голосок смешно проговорил слова «дежурный адъютант» и еще «канцелярия».

— Новгородцев, вы? — заорал в трубку Бриллинг. — на месте ли его превосходительство? Нет? Не слышу! Нет-нет, не надо. Не надо, говорю! — он набрал в грудь побольше воздуха и закричал еще громче. — Срочный наряд для задержания! Немедленно отправьте на Аптекарский остров! Ап-те-кар-ский! Да! Флигель эстерната! Эс-тер-на-та! Неважно, что это значит, они разберутся! И пусть группа обыска приедет! Что? Да, буду лично. Быстрей, майор, быстрей!

Он водрузил трубку на место и вытер лоб.

— Уф. Надеюсь, мистер Белл усовершенствует конструкцию, иначе все мои соседи будут в курсе тайных операций Третьего отделения.

Эраст Петрович находился под впечатлением волшебства, только что свершившегося на его глазах.

— Это же просто «Тысяча и одна ночь»! Настоящее чудо! И еще находятся люди, осуждающие прогресс!

— О прогрессе потолкуем по дороге. К сожалению, я отпустил карету, так что придется еще искать извозчика. Да бросьте вы ваш чертов саквояж! Марш-марш!

Однако потолковать о прогрессе не удалось — на Аптекарский ехали в полном молчании. Эраста Петровича трясло от возбуждения, и он несколько раз попытался втянуть шефа в разговор, но тщетно: Бриллинг был в скверном настроении — видимо, все-таки сильно рисковал, затеяв самочинную операцию.

Бледный северный вечер едва прорисовался над невским простором. Фандорин подумал, что светлая летняя ночь кстати — все равно спать нынче не придется. А ведь он и прошлую ночь, проведенную в поезде, глаз не сомкнул, все волновался, не упустит ли пакет... Извозчик подгонял рыжую кобылку, честно отрабатывая обещанный рубль, и к месту прибыли быстро.

Петербургский эстернат, красивое желтое здание, прежде принадлежавшее корпусу инженеров, по размеру уступал московскому, но зато утопал в зелени. Райское местечко — вокруг были сады, богатые дачи.

— Эх, что с детьми-то будет, — вздохнул Фандорин.

— Ничего с ними не будет, — неприязненно ответил Иван Францевич. — Миледи назначит другого директора, да и дело с концом.

Флигель эстерната оказался импозантным екатерининским особнячком, выходившим на уютную, тенистую улицу. Эраст Петрович увидел обугленный от удара молнии вяз, тянувший мертвые сучья к освещенным окнам высокого второго этажа. В доме было тихо.

— Отлично, жандармы еще не прибыли, — сказал шеф. — мы их не ждем, нам главное Каннингема не спугнуть. Говорю я, вы помалкиваете. И будьте готовы к любым неожиданностям.

Эраст Петрович сунул руку под фалду пиджака, ощутил успокоительный холод «герсталя». Сердце сжималось в груди — но не от страха, ибо с Иваном Францевичем бояться было нечего, а от нетерпения. Сейчас, сейчас все разрешится!

Бриллинг энергично затряс медный колокольчик, и раздалось заливистое треньканье. Из раскрытого окна бельэтажа выглянула рыжая голова.

— Откройте, Каннингем, — громко сказал шеф. — у меня к вам срочное дело!

— Бриллинг, это вы? — удивился англичанин. — Что такое?

— Чрезвычайное происшествие в клубе. Я должен вас предупредить.

— Одна минута, и я спускаюсь вниз. У лакея сегодня выходной день. — и голова исчезла.

— Ага, — шепнул Фандорин. — Нарочно лакея спровадил. Наверняка с бумагами сидит!

Бриллинг нервно постукивал костяшками пальцев по двери — Каннингем что-то не спешил.

— А он не удерет? — переполошился Эраст Петрович. — Через черный ход, а? Может, я обегу дом и встану с той стороны?

Но тут изнутри раздались шаги, и дверь открылась.

На пороге стоял Каннингем в длинном халате с бранденбурами. Его колючие зеленые глаза на миг задержались на лице Фандорина, и веки едва заметно дрогнули. Узнал!

— What’s happening?¹ — настороженно спросил англичанин.

— Идемте в кабинет, — ответил Бриллинг по-русски. — Это очень важно.

Каннингем секунду поколебался, потом жестом предложил следовать за ним.

Поднявшись по дубовой лестнице, хозяин и незваные гости оказались в богатой, но явно не праздной комнате. По стенам сплошь тянулись полки с книгами и какими-то папками, у окна, возле необъятного письменного стола из карельской березы, виднелась стойка с ящичками, на каждом из которых красовался золотой ярлычок.

Однако Эраста Петровича заинтересовали отнюдь не ящички (не будет же Каннингем хранить на виду секретные документы), а бумаги, лежавшие на столе и наскоро прикрытые свежим номером «Биржевых ведомостей».

Иван Францевич, видимо, мыслил сходно — он пересек кабинет и встал подле стола, спиной к раскрытому окну с низким подоконником. Вечерний ветерок слегка поколыхивал тюлевую гардину.

Отлично поняв маневр шефа, Фандорин остался возле двери. Теперь Каннингему деваться было некуда.

Кажется, англичанин заподозрил неладное.

— Вы странно себя ведете, Бриллинг, — сказал он на правильном русском. — и почему здесь этот человек? Я его видел раньше, он полицейский.

Иван Францевич смотрел на Каннингема исподлобья, держа руки в карманах широкого сюртука.

— Да, он полицейский. А через минуту-другую здесь будет много полицейских, поэтому у меня нет времени на объяснения.

Правая рука шефа вынырнула из кармана, Фандорин увидел свой «смит энд вессон», но не успел удивиться, потому что тоже выхватил револьвер — вот оно, начинается!

— Don’t...²! — вскинул руку англичанин, и в тот же миг грянул выстрел.

Каннингема кинуло навзничь. Остолбеневший Эраст Петрович увидел широко раскрытые, еще живые зеленые глаза и аккуратную темную дырку посреди лба.

— Господи, шеф, зачем?!

Он обернулся к окну. Прямо в лицо ему смотрело черное дуло.

— Его погубили вы, — каким-то ненатуральным тоном произнес Бриллинг. — вы слишком хороший сыщик. И поэтому, мой юный друг, мне придется вас убить, о чем я искренне сожалею.