Содержание / Библиотека / Прочие тексты / Сказки для Идиотов / Дары Лимузины


Из цикла «Сказки для Идиотов»

Дары Лимузины
Рождественская сказка

Один олигарх спал и видел сон. Разумеется, неприятный, потому что жизнь у олигархов тяжелая и хорошие сны им никогда не снятся. Но этот сон был уж совсем из ряда вон, так что и пересказывать не хочется. Не хочется, но придется — иначе непонятно будет, как началась эта история, которой, между прочим, было суждено изменить судьбы России.

Олигарху снилось, что он идет по тоненькой жердочке и вот-вот упадет вниз, в яму. А в яме кишмя кишат жабы, гадюки и крокодилы, причем последние разевают свои багровые пасти и облизываются длинными, липкими языками.

От этих самых противоестественных языков олигарху стало так противно, что спать дальше сделалось совершенно невозможно. Он по-детски всхлипнул, открыл глаза и вдруг увидел, что спальня наполнена переливчатым волшебным сиянием, а откуда-то доносится тихий и мелодичный, будто бы хрустальный звон. Олигарх был человеком материалистического мирововосприятия и поэтому сразу же нашел явлению рациональное объяснение. Это светится елка, сказал он себе. Потому что скоро Рождество. А звон оттого, что дует сквозняк и золотые шары постукивают один о другой.

Тут надобно пояснить, что детство у олигарха было безрадостное и бедное, почти совсем лишенное праздников, и оттого, став богатым и всемогущим, он принялся наверстывать недополученное. К примеру, уже с начала декабря в каждой из ста тридцати восьми комнат его дома стояло по елке, и под каждую елку для хозяина с вечера клали подарки — часы «роллекс», купчие на швейцарские шато и видеопленки с компроматом на политических недоброжелателей. Утром олигарх разворачивал скрипучую фольгу, смотрел на подарки и радовался. Конечно, и грустил тоже, по поводу безвозвратного детства, но утешал себя соображением, что лучше поздно, чем никогда.

Полежал он на своей пуховой перине, вспоминая противный сон, и вдруг слышит — кто-то его зовет: «Боря, Боренька». Олигарх очень удивился, потому что последние десять лет его все называли только по имени-отчеству, даже жена и дети, иностранцы же звали «мистер», «сеньор» или «мосье» и прибавляли фамилию (только японцы называли сначала фамилию и потом прибавляли «сан»).

Повернул олигарх голову и видит, что светится никакая не елка (на ночь лампочки-то выключили, он совсем про это забыл), а полупрозрачная дама в бриллиантовой короне и с сияющей палочкой в руке, да и звенят не стеклянные шары — маленькие хрустальные колокольчики на радужном платье.

Сначала олигарх подумал, что подчиненные решили сделать ему не вполне скромный подарок, но, заметив, что прекрасная незнакомка просвечивает насквозь, догадался: это фея.

«М-м-м, здравствуйте. Вы мне снитесь?» — спросил он и на всякий случай незаметно запустил руку под подушку, где находилась кнопка вызова охраны.

«Нет, Боря, я тебе не снюсь, — строго, но в то же время ласково (бывают такие чудеса) сказала волшебница. — Я добрая фея Лимузина, и я явилась сюда, чтобы сделать себе подарок». «То есть как «себе»? — удивился Борис Абрамович (будем уж называть олигарха по имени-отчеству, а то как-то не по-людски получается). — Но, собственно, насколько я помню из детской литературы, феи м-м-м обычно делают подарки м-м-м не себе, а тем, к кому приходят». «Это правда, — согласилась Лимузина, — но сегодня день моего ангела, и я решила себя побаловать».

На душе у олигарха стало неспокойно — он вовсе не был уверен, что подарок, который задумала сделать себе фея, сулит ему, Борису Абрамовичу, что-то хорошее. Ведь всем известно, что сказочные волшебницы отличаются определенной негибкостью в своих представлениях о добре и зле. «А при чем здесь я?» — осторожно спросил он, положив палец на заветную кнопочку.

«Лучший подарок для доброй феи — сделать кому-нибудь добро. Сегодня я придумала вот что: найду самого несчастного человека в самой несчастной стране и сделаю его счастливым».

Борис Абрамович немного успокоился, но в то же время и обиделся: «Ну, насчет самой несчастной страны м-м-м — допустим. Однако с чего вы взяли, что в этой стране самый несчастный — именно я?» «Потому что тебя, мальчик Боренька, не любят девяносто девять целых и девятьсот девяносто девять тысячных процента обитателей этого государства — разумеется, из тех, кто слышал о твоем существовании,» — грустно сказала Лимузина.

У олигарха упало сердце. «Неужели так много? А моя служба информации утверждает, что меня не любят только восемьдесят четыре процента». «Твоя служба информации врет. Ты — самый нелюбимый человек во всей Российской Федерации. А политик, которого никто-никто не любит, — несчастнейшее существо на свете. Он как балерина без ног или продавец без товара. Ведь политик и есть продавец, он покупает голоса в обмен на любовь. Чем больше любви у него на прилавке, тем больше голосов ему достается».

«А Гайдар? — встрепенулся олигарх. — Его тоже никто не любит». «Да, сначала я собиралась наведаться к мальчику Егорке, тем более что… — Фея запнулась — видимо, не хотела говорить Борису Абрамовичу неприятные вещи, но из-за своей природной честности все же закончила. — …Тем более что он мне нравится гораздо больше, чем ты. Но мальчика Егорку все-таки любят целых полтора процента жителей: интеллигентные пенсионеры западнической ориентации, матери-одиночки с двумя высшими образованиями и сотрудники толстых литературных журналов. Если бы я выбрала мальчику Егорку, это было бы нечестно». «Почему вы всех называете «мальчиками»? — поинтересовался Борис Абрамович, чтобы потянуть время — еще не решил, жать на кнопку или нет. «Потому что вы для меня и есть мальчики. Мне всех вас жалко. А тебя жальче всех. Вот я и захотела сделать тебя счастливым. Дам тебе то, о чем ты мечтаешь — сделаю тебя президентом России. Хотя лучше бы, конечно, Егорку,» — вздохнула Лимузина. «Ну, сделать Мямлика президентом не под силу даже фее, — мстительно заявил олигарх. — Он навсегда останется со своими полутора процентами».

«Вовсе нет. В образе, как ты выражаешься, «мямлика» скрыт огромный электоральный потенциал. Уж как минимум 25% голосов в первом туре я Егорке обеспечила бы. А во втором туре, за него проголосовали бы все, кто боится этого ужасного мальчишку на букву «З.». «Двадцать пять процентов? — недоверчиво переспросил Борис Абрамович. — Гайдару? Вы, госпожа Лимузина, должно быть, шутите».

Фея взмахнула волшебной палочкой и рассыпала по комнате шлейф ярких, медленно гаснущих звездочек. «Боря, ты ведь хорошо успевал по арифметике — значит, умеешь считать. Половина избирателей — женщины. Это сколько будет? Правильно: пятьдесят процентов. А что такое женщина в электоральном смысле?»

Олигарх подумал-подумал и не нашелся, что ответить.

«Женщина соединяет в себе два могучих инстинкта: инстинкт жены и инстинкт матери, причем второй с годами делается намного сильнее первого. На него и нужно ставить. Образ «мямлика» импонирует материнскому началу в избирательницах. Егорке нужно всего лишь избавиться от своего ужасного зачеса, почаще шмыгать носом, выглядеть неухоженным и, конечно, не использовать слова длиннее трех слогов — это разрушает имидж заброшенного ребенка».

Не так глупо, подумал Борис Абрамович. Хорошо, что она не отправилась к Гайдару. Пожалуй, имело смысл повернуть разговор в деловое русло.

«Проблема в том, — пояснил он плохо информированной небожительнице, — что в этой стране м-м-м не любят евреев — это исторический факт. Мои м-м-м имиджмейкеры говорят, что ни по внешности, ни по национальности я не подхожу для роли публичного политика. Поэтому я сам в президенты не лезу, а действую м-м-м из-за кулис».

Фея неодобрительно покачала головой: «Боря, твои имиджмейкеры — глупые и жадные мальчишки, которые плохо учились в школе, да еще в советской. Поверь мне, в России очень любят евреев, просто души в них не чают. Только настоящих евреев, а не тех, которые прикидываются черкесами, бурятами или чукчами. В России все уверены, что евреи очень умные и хитрые — с ними не пропадешь. Так что ничего не бойся, не прячься за чужие спины. Выходи на выборы, и ты обязательно победишь — с моей помощью».

Тут олигарх руку из-под подушки вынул, взял со столика блокнот и приготовился записывать.

«Первым делом, — начала наставлять его Лимузина, — определи, кому ты хочешь понравиться».

Борис Абрамович доложил: «В настоящий момент ведется работа посредством телезомбирования по двум направлениям. Избирателя с интимно-предметным восприятием действительности (между собой мы таких называем «одноклеточными») ведет обозреватель Сережа. Избирателя с интеллектуальными запросами ведет обозреватель Миша». «Знаю, видела, — перебила Лимузина. — Твой обозреватель Сережа — враль и прощелыга, но свое дело знает. А вот обозревателя Мишу гони в шею — он только распугивает интеллигентов. Да и вообще, я вижу, что ты ничего не смыслишь в устройстве человеческой души. Лучше уж я сама подберу тебе электорат».

Она оценивающе осмотрела Бориса Абрамовича, и он съежился под ее мерцающим взглядом. «Больше всего тебе подойдет образ той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо, — вынесла вердикт волшебница. — Это и должно стать подсознательным слоганом твоей кампании. Имидж Воланда неотразим для шестидесяти трех процентов женщин и тридцати восьми процентов мужчин, включая самые активные электоральные психогруппы: людей творческого склада, людей авантюрного склада, людей романтического склада и людей со скверным характером… Придется над тобой поработать. Я избавлю тебя от привычки мекать и глотать слова, расправлю тебе плечи, за одну ночь выращу на твоем подбородке эспаньолку, заострю тебе уши и вставлю в глаза молнии. Ну, а что до густых бровей домиком и алых губ — с этим справятся твои визажисты…»

Фея говорила еще долго и улетела только под утро. Борис Абрамович прямо употел, записывая.

Утром на пресс-конференции он объявил о своем намерении баллотироваться в президенты. Сказал только четыре слова: «Следующим президентом России буду я» — и улыбнулся, проверяя на журналистках эффект источающего молнии взгляда. Взгляд действовал безотказно: журналистки начинали розоветь, губки у них приоткрывались, а зрачки расширялись.

Борис Абрамович был в черном плаще с алым подбоем, через плечи перекинут длинный белый шарф. По чеканному шумерскому лицу блуждала загадочная улыбка, на пальце посверкивал искорками перстень с черным опалом в виде мертвой головы. От всегдашнего суетливого многословия не осталось и следа.

«Что вы думаете о ваших соперниках?» — спросили его. Он ответил: «Люди как люди. Любят деньги, но ведь это всегда было… Ну, легкомысленны, но и милосердие иногда стучится в их сердца. Только чеченский вопрос испортил их….»

Когда после пресс-конференции вышел в фойе, подслушал, как корреспондент враждебного телеканала ТВН, волнуясь, говорит в камеру: «Сегодня мелкий бес внезапно превратился в Мефистофеля».

Триумф, это был настоящий триумф!

В углу просторного холла, у телевизора, толпились люди. Олигарх мельком глянул на голубой экран и замер.

Выступал главный теоретик правых сил.

«Я столько сделал для страны, а меня никто не любит, — жалобно говорил политический оппонент Бориса Абрамовича. — Раньше вон ничего не было, а теперь все есть. Хочешь колбасу — есть. Хочешь джинсы — есть. Хочешь чай со слоном — есть. Забыли, как за гречкой и порошком «Лотос» в очереди давились?»

Манера говорить у главного либерала изменилась до неузнаваемости, но еще более разительная перемена произошла в его внешности. Лысина реформатора беззащитно поблескивала, галстучек на сиротской резинке съехал набок, к лацкану куцего пиджачка присох яичный желток, а дужка очков была склеена изоляцией.

«Господи, — запричитала уборщица, по-матерински прижимая к себе швабру. — И чего взъелись на человека? Всю жизнь на нас, паразитов, положил, а никакой благодарности».

Сука полупрозрачная, мысленно ахнул олигарх, все-таки наведалась к своему «мальчику Егорке»!


<< PTSD < Оглавление > Проблема 2000 >>


Все авторские права удерживаются
© 1856—2001 Борис Акунин (текст), Артемий Лебедев (оформление)